Анна Глаубэ хорошо знакома зрителю по сериалам «Универ», «Отель Элеон», «Молодежка» и многим другим проектам. В театре МДМ ее можно было увидеть в ярких ролях популярных мюзиклов. Но сама Анна уверена, ее лучшие роли — впереди.
— Думаю, да. Более того, у меня сразу возникает образ американских горок. Это постоянные взлеты и падения, мертвые петли, неожиданное затишье. А иногда — как в том моменте, когда вагончик медленно, с усилием поднимается вверх, а потом вдруг стремительно летит вниз. Вот так же и в жизни: карабкаешься, надеешься, вкладываешь силы, а потом — шух! — и ты уже на крутом спуске. Очень похоже.
— Да, я с детства об этом мечтала. Но путь действительно был непростым. В школе у нас был театральный класс — неофициальный, просто наша классная руководительница была очень увлечена театром, и мы постоянно ставили спектакли.
— Да, была и деревом, и кошкой. Но самая запомнившаяся роль — муза музыки. Я тогда всерьез занималась фортепиано: мама мечтала, чтобы я стала пианисткой, и поэтому на всех школьных концертах я обязательно играла. А в спектакле придумали, что я буду музой: выходила в начале, исполняла произведение — и все, на этом мое участие заканчивалось.
— Очень. Особенно потому, что это не про талант было, а про родительскую «политику». В школе действовал настоящий родительский комитет со своей мафией: кто с кем дружит, тот и получает лучшие роли. А моя мама не входила в этот круг. И, соответственно, я тоже оставалась в стороне. Сейчас мама вспоминает это с недоумением: говорит, по нынешним меркам просто дикость — родители, которые дружат друг против друга, конкурируют, гнобят. Но тогда это было нормой.
Помню, как на одном празднике осени наш класс разделили на три команды. Я проходила мимо кабинета, где репетировала другая группа, дверь была приоткрыта, я просто заглянула — любопытно же. И тут выходит мама одной девочки и начинает на меня кричать. Сейчас, когда вспоминаю, удивляюсь: как взрослый человек может так наорать на ребенка просто за то, что он заглянул в кабинет? Мы ведь все учились в одном классе, это не был конкурс на стипендию или деньги.
— Да, я отчетливо помню это чувство: ты выходишь, что-то делаешь — и зал замирает, все внимательно смотрят, слушают. Это было волшебно. Хотя вообще я мечтала быть балериной. Меня завораживали пуанты — такие изящные, красивые...
— Мама сразу сказала нет — у меня было плоскостопие. Но я посмотрела советский фильм про девочку-балерину и подумала: если не стану балериной, может, хотя бы сыграю ее в кино. Именно тогда у меня впервые возникла мысль: а вдруг я буду актрисой?
— Пока нет. Разве что теперь, возможно, могла бы сыграть педагога в балетной школе — и то не уверена. Все-таки, когда смотришь на настоящих балерин, понимаешь: в них все особенное — и изящные, длинные шеи, и грациозные руки, и осанка, словно выточенная...
— Да, я с самого детства была на сцене. И признаюсь, мне все давалось довольно легко. Тогда даже педагоги говорили, что у меня абсолютный слух, что я все схватываю на лету. Меня часто хвалили, говорили, что мне можно почти не заниматься — настолько быстро я все усваивала. Поэтому все конкурсы, первые места были моими. Я почти не прикладывала усилий — гаммы не часами отрабатывала, а играла, как будто все складывается само собой. Именно поэтому мама считала, что музыка — это мое, и абсолютно спокойно относилась к тому, что я учусь в школе на тройки. Вся ее ставка была на музыкальную школу.
А вокалом в детстве не занималась — в нашей школе считалось, что у меня хороший слух и диапазон, но не было какого-то выдающегося тембра. Мне просто говорили: «Обычный голос, как у всех». Хотя сейчас я понимаю, что дело было вовсе не в тембре, а в системе преподавания. Тогда подход был очень ограниченным — если ребенок не проявлял яркий талант сразу, с ним просто не занимались. А ведь на самом деле голос можно развить. Абсолютно каждый человек может научиться петь, и слух воспитывается. Просто в то время никто толком не знал, как это делать.
— Уже после института. Тогда мне действительно стало интересно это направление, и я пошла по пути проб и ошибок: у меня были разные педагоги, совершенно разные школы — и академическая, и более современные техники. Сейчас, слава богу, есть преподаватель, с которой мне по-настоящему комфортно. Она работает по системе EVT — это новая методика, основанная на анатомии. В ней не нужно петь «на ощущениях», а все раскладывается по полочкам: где какая мышца, как работает связка, что включается при том или ином звуке. Для меня это стало настоящим открытием, потому что я не интуитивная в вокале — мне нужно понимать, как именно все устроено.
— Абсолютно. Мой педагог объясняет, например: «Вот здесь у тебя хрящик, он включается, когда ты кашляешь. Почувствуй». И я понимаю, что нужно сделать, чтобы извлечь нужный звук. Хорошо чувствую свое тело и мышцы, и этот способ оказался именно моим. Есть люди, которые поют интуитивно — как я, к примеру, интуитивно работаю в актерской профессии. А в вокале мне нужно четко знать, что и как. Иначе получается чисто, но скучно — как будто поет искусственный интеллект. Поэтому я начала осознанно выстраивать фразу: здесь сделать акцент, здесь украсить звук. Это все навык, который нарабатывается.
— Я мечтала петь в мюзикле. И когда меня взяли в «Первое свидание», поняла, что пришла пора подтянуть вокал. Там была сильная драматургия, и меня выбрали именно за актерские способности, но песни были сложные. Я понимала, что хочу не просто справляться, а петь на хорошем уровне. Плюс мне всегда хотелось выйти на большую сцену — с живым вокалом, с энергетикой.
— Да, мама возлагала большие надежды на мое музыкальное будущее. Я довольно рано начала учебу сразу в двух школах — общеобразовательной и музыкальной, занималась параллельно. А когда в девятом классе завершила обучение в музыкальной школе, поступила в училище. Но, едва став студенткой, откровенно призналась маме, что не собираюсь продолжать там учебу.
Я была вымотана. Начался переходный возраст, и я вдруг поняла, что все детство провела, как говорится, «у станка»: ни прогулок, ни общения, только музыка, занятия, строгая дисциплина. А потом просто почувствовала — больше не могу. Сказала маме: «Я не поеду в училище. Не хочу туда добираться каждый день. Все. Точка».
— Нет. Она просто сказала: «Ну все». Думаю, понимала: если я не хочу, из этого ничего не получится, меня просто отчислят.
— Да, но уже без музыкальной. А вскоре решила сдать 10-й и 11-й классы экстерном.
— А что оставалось? Все мои друзья были старше: когда я училась в девятом, они уже оканчивали школу, поступали в вузы. А я осталась. Плюс я не была любимицей учителей, учиться мне не нравилось. Было ощущение... не то чтобы открытого давления, но некое постоянное неуважение витало в воздухе. Никто не кричал, не ругался — просто энергетика была тяжелая, и мне не хотелось туда возвращаться.
Сейчас понимаю: главное — это отношение учителя. Когда я перешла в школу-экстернат, где за год проходишь программу двух лет, все изменилось. Я училась блоками: две недели, например, только русский — полное погружение, мозг не распыляется. Изучила предмет — сдала экзамен, перешла к следующему. Для меня это была идеальная система. И атмосфера была другая: учителя действительно любили свое дело, у них была цель — объяснить, донести. В итоге я окончила экстернат почти отличницей, всего с тремя четверками, а до этого училась на тройки.
— Да, именно так. Сказала маме: «Хочу быть актрисой, хочу поступать в театральный». Тогда я не знала никого из этой сферы, это была чистая мечта. Я была вся в творческих порывах и совершенно лишена той внутренней структуры, которая теперь присутствует во мне. Мне тогда было всего 15 лет. Но одно было для меня ясно — я хочу быть актрисой. Мама ответила: «Это не профессия».
Моя мама работает руководителем отдела логистики и имеет экономическое образование. Она серьезный человек. В нашей семье почти все занимаются точными науками: химики, физики, программисты, экономисты. Из творческих личностей только я и тетя — она архитектор. Больше в нашей семье нет никого, кто был бы связан с искусством.
— Да. Она сказала: «Это неблагодарная профессия. Будешь стоять с протянутой рукой. Ни стабильности, ни уверенности. Даже талантливые люди часто без работы или получают копейки в театрах». Она ничего не приукрашивала — просто сказала как есть.
— Но вы же были еще совсем юной. Разве не стоило дать шанс попробовать?
— Вот и я думаю, что стоило. Я ведь школу окончила рано — могла бы попробовать. А если бы не получилось, пошла по другому пути. Но мама даже не спросила: «Ты хочешь? Давай подумаем, как тебе помочь». Такого разговора не было.
Возможно, все сложилось так, как нужно. Когда я поступала, у меня уже был какой-то жизненный багаж. Думаю, если бы пошла в 15—16 лет, не поступила бы и решила, что это не мое. И больше не вернулась бы к этой идее.
Маме почему-то очень хотелось, чтобы я стала либо библиотекарем, либо искусствоведом. Наверное, ей самой это было близко. Все детство она водила меня по музеям, по выставкам, особенно часто в Музей изобразительных искусств — видимо, в ней жило что-то творческое, просто она выбрала другой путь.
Мне не нравилось, когда меня таскали в музеи каждую неделю. А вот театры нравились, даже музыкальные концерты, хоть я часто и засыпала на них. Но как оказалось, это считается нормальным: мол, даже если ты засыпаешь, все равно что-то усваиваешь.
— Анна, искусствовед еще понятно, а почему мама хотела, чтобы вы стали библиотекарем?
— Это было ответом на мою фразу «Я ненавижу читать». Наверное, мама решила, что надо меня за это наказать. Художественная литература — совершенно не мое. Я ее просто не воспринимаю. Читаешь десятки страниц, а там — сплошные описания природы или чего-то еще... Для меня это тяжело. Если вдруг не могу заснуть, открываю художественную книгу — и через несколько страниц уже сплю.
А вот научпоп — совсем другое дело. Такие книги мне действительно интересны, их читаю с удовольствием.
Признаюсь честно, я читаю очень мало. У меня хорошая краткосрочная память, я быстро запоминаю тексты. Но вот художественные книги в голове не задерживаются — буквально через несколько дней уже не помню, о чем шла речь. Зато прекрасно помню все, что связано со мной. С полутора лет — кто что сказал, во что я была одета... А вот кино и книги как будто стираются. Поэтому могу пересматривать один и тот же фильм хоть сто раз, каждый — как в первый.
— И все же вы пошли в библиотечное дело?
— Нет, конечно. В то время было модно заниматься рекламой, и я решила поступать на специальность, связанную с этой сферой. Подала документы в Институт печати на рекламу, но, к сожалению, не сдала экзамен — то ли обществознание завалила, то ли русский, уже точно не помню. Обучение там было платным и довольно дорогим, поэтому мы решили не продолжать.
У меня было много знакомых в Институте культуры, он находился совсем рядом с домом. Я подумала: «А почему бы и не попробовать туда?» На рекламу там уже не осталось мест, а вот на пиар как раз был набор. Я поступила и прошла творческий конкурс очень легко.
Три года училась очно, а потом перевелась на заочное, когда начала работать. В итоге учеба растянулась на шесть лет: тогда программа была рассчитана на пять лет, а заочная форма добавила еще год.
— Мысли о карьере актрисы вас не покидали?
— Не покидали. Я смотрела на девушек на экране, моих ровесниц или чуть старше, и очень хотела оказаться на их месте. Искала кастинги, отправляла заявки. Несколько раз ходила на пробы в «Камеди Клаб Продакшен». Однажды пробовалась в «Интернах» на роль дочери доктора Быкова, которого играл Иван Охлобыстин.
Удивительно, что вообще пригласили, ведь у меня не было никакого профессионального образования. Я просто отправляла фотографии, пару строчек о себе — и меня звали. Помню, как готовилась: учила текст, но так волновалась, что все получилось ужасно. Там была сцена, где Алиса держит книгу и разговаривает с Романенко, и еще одна — где она встречает отца в больнице. Я, конечно, провалила пробы. Меня не утвердили. Но, видимо, внешне понравилась.
Кастинг-директор сказала: «У нас есть роль в «Универе», давай попробуем». Меня взяли на эпизод в 70-й серии. Это была настоящая доска позора — пример того, как не надо играть. Я была зажатая, с натянутыми мимикой и голосом. Может, зритель и не заметил бы этого, но кастинг-директор или режиссер сразу увидели. Я тогда была слабой актрисой.
Помню, как у меня болела голова от стресса — настолько я перенапряглась, стараясь не просто выучить, а дословно воспроизвести каждую фразу. Ко мне подошел автор, не помню уже, кто именно, и сказал: «Здесь важно говорить точно по тексту. Если перепутаешь порядок слов, шутка не сработает». А мне в тот момент было сложно это понять, принять саму структуру сцены.
Прошло время, и когда я уже снималась в сериале «Развод», вдруг осознала, насколько это важно. Помню, наблюдала за эпизодником — к нему подошел наш автор Марат и начал объяснять ровно то же, что когда-то говорили мне. Я слушала и прямо физически чувствовала, каково ему — я же сама через это прошла, все помнила до мелочей.
В итоге, несмотря на неудачные пробы, меня все-таки утвердили на ту 70-ю серию. Правда, об этом никто сразу не говорит: обычно это «Спасибо, мы вам перезвоним». А потом вдруг приходит сообщение: «Съемочные дни — тогда-то и тогда-то». На тот момент я уже окончила вуз по специальности «пиар» и работала в офисе.
— Отпустили с работы?
— Да. Я пришла к начальнику, сказала, что меня утвердили в «Универ», что хочу сняться, — и мне дали три выходных в счет отпуска.
Мне тогда было двадцать, совсем молоденькая. Я снялась, и после съемок ко мне подошла Аня Хилькевич и спросила: «Почему ты не учишься? Пока возраст позволяет, почему бы не получить актерское образование? Если тебя уже утверждают, значит, в тебе что-то есть. Но нужна база».
Именно она вселила в меня уверенность. До сих пор жду, когда мы пересечемся, ни разу не удалось, хотя во всех интервью с благодарностью ее вспоминаю. Аня — тот человек, который заставил меня поверить в себя. Благодаря ей я подала документы во ВГИК — в тот же год.
Я ушла из офиса. Не была уверена, что поступлю, но совершенно точно понимала: конкретно в этой фирме больше работать не хочу. Хотелось перемен. Нашлась удаленная работа — я помогала архитекторам. Был крупный проект в Екатеринбурге, я занималась закупками стройматериалов. И как раз подумала: это хорошее время, чтобы подготовиться, все обдумать, выбрать программу.
— Кто-то помогал? Была поддержка?
— Нет. У меня не было рядом человека, к кому можно было бы обратиться за помощью. Наверное, могла бы найти репетитора онлайн — уже тогда интернет был доступный, все это существовало. Но почему-то не сделала этого, хотя, честно говоря, надо было. Повезло, что все равно поступила.
Знала, что нужно: три басни, три прозы, три стихотворения. Я выучила по паре, и, когда пришла на экзамен, у меня от стресса в голове остался чистый белый лист. Ни басню, ни стихи не могла вспомнить. Только прозу. И именно она меня спасла.
Я выбрала комедийный отрывок. Видимо, мои испуганные «оленьи» глаза сработали: все смеялись. Все совпало — текст, реакция, настроение комиссии.
О том, что я прошла первый тур, мне сообщили по телефону. Сказали, что приглашена на второй. А когда пришла, прямо с порога сказали: «Мы вас берем. Но у вас же второе высшее образование. Вы платить готовы?»
— Вы были готовы?
— У меня была машина. Я работала в офисе, получала достойную зарплату, продвигалась по карьерной лестнице. Машина была хорошая. Я сразу поняла: продам ее и оплачу учебу. Так и сделала: продала, сразу внесла оплату за все годы обучения.
Мне кажется, я тогда была самым счастливым человеком на свете. Целых три месяца. Я поступила в конце мая — и все лето просто жила этой мыслью. Сходила к фониатру — нужно было принести справку для педагога по речи, что со связками все в порядке. Собрала все документы, купила все необходимое для занятий по танцу. У нас ведь должно было быть все одинаковое — форма, купальники. Закупилась пробками для рта, мячиками, шариками — там был целый список. И все. Я просто сидела и ждала, никуда не ходила, решила отдохнуть, потому что нас сразу предупредили: «Занятия будут с утра до вечера».
— Вы тогда жили с мамой?
— Нет, с молодым человеком. После продажи машины оставила себе 200 тысяч, наивно думая, что их хватит. Когда деньги закончились, он меня поддерживал. Мне повезло. Я ему очень благодарна.
— Как мама отнеслась к тому, что вы поступили во ВГИК и все же решили стать актрисой?
— В детстве она меня не особо поддерживала. Возможно, потому, что сама была еще очень молодой, плюс замужество, беременность, другие заботы. Но потом всегда была на моей стороне. В отношениях, например, она никогда не была против кого-то, даже если ей этот кто-то не нравился. А если я решала расстаться — всегда поддерживала. Когда поступила, вся семья сказала: «О, круто! Молодец». Больше всех, наверное, удивилась бабушка. Она ведь всегда говорила: «Какая из тебя актриса? Ну куда тебе!» А тут вдруг: «Ничего себе! Молодец!»
— Вы были старше своих сокурсников?
— Наоборот, я была самой младшей на курсе. Просто это было мое второе высшее, и почти все в группе уже имели первое образование. У меня за плечами был творческий вуз, и мне перезачли многие дисциплины: историю театра, историю изобразительного искусства... Поэтому во ВГИКе мы изучали только профильные предметы: сценическую речь, движение, вокал, актерское мастерство.
— Учиться было интересно? Все получалось?
— Очень. Я сразу почувствовала, что попала в свою среду, и у меня многое стало получаться. Но... меня никто не хвалил. И это было обидно до слез. Помню, прихожу к мастеру, а он хвалит всех подряд, даже тех, кто явно отставал. А ко мне — одни придирки: не так, не то.
Помню, однажды подошла к нему в слезах: «Всеволод Николаевич, почему вы так? Почему вы говорите, что я все делаю плохо? Я же стараюсь». Мне тогда так не хватало хоть какой-то поддержки, хоть капли. Просто услышать: «Ты молодец». С детства к этому привыкла — мне всегда говорили, что я талантливая. Наверное, поэтому и бросила музыку: казалось, что у меня и так все получается, зачем напрягаться? Возможно, мастер это почувствовал — и сознательно не хвалил, чтобы я не расслаблялась.
Как-то раз расплакалась прямо при нем, а он вместо слов утешения сказал: «Ей нужнее». Тогда я не поняла, не стало легче. Но со временем осознала: он был прав. Если бы тогда не поверил в меня, не разглядел за всем этим зажимом хоть какой-то потенциал, то мы бы с вами сейчас не разговаривали.
— Пока учились, ходили на пробы?
— Нет. Нам категорически запрещали сниматься. У нас был полный запрет на любую подработку. Мы буквально жили в институте — с утра до вечера шли занятия.
Когда выпускались, начались показы в театры. Это было интересно и волнующе. Но в этом есть своя прелесть: ты заходишь в новое пространство, встречаешься с ребятами с параллельных курсов, с которыми вместе учился, и понимаешь, что у каждого — своя история. Нам было немного неловко: они учились четыре года, а мы — всего два. Казалось, что у них больше опыта, больше права быть в профессии.
— Почему возникало это ощущение?
— Наверное, потому что внутренне мы чувствовали себя не до конца готовыми. Плюс они были моложе: если я была самой младшей на курсе, то ребята с четырехлетней программы поступали в 16—17 лет и к моменту выпуска им был 21, а мне 23 года. Это глупо, конечно, но в голове появлялись мысли: «Ну и кого ты будешь играть в театре? Тебе же уже двадцать три...» Какие-то байки из студенческой среды, которые оседали где-то в подсознании.
И тогда решила: раз уж я здесь, раз уж мы показываемся, — сделаю максимум. У нас был небольшой курс, всего 11 человек. В театр хотели идти только трое. Ради нас весь курс участвовал в показах, помогал, поддерживал, и я очень ценю это.
Мы готовили отрывки. Менялись ролями, старались представить режиссерам весь спектр возможностей. Остальные ребята помогали за кулисами, ассистировали. Это было очень командное, теплое чувство — как будто мы одна семья.
— В итоге вас куда-то пригласили?
— Да, меня взяли сразу в два театра — МТЮЗ и Театр киноактера. Я выбрала МТЮЗ, где работала Гета Яновская. Решение принимала не сразу, посоветовалась с мастером, и он поддержал мой выбор.
— А вы не пробовались в известные московские театры?
— В такие театры нас и не брали. И, откровенно говоря, до сих пор туда молодых практически не приглашают. Все довольно закрыто.
— А как вы считаете, зачем молодому актеру идти в театр после института?
— Знаете, могу сказать как человек, который прошел через это и до сих пор благодарен судьбе за опыт: театр стал для меня настоящей школой. Возможно, даже более значимой, чем сам институт. Потому что в театре ты сталкиваешься с разными режиссерами, и каждый из них — со своей методикой, своей логикой, своей внутренней системой координат. У меня была возможность работать с Камой Гинкасом, с Гетой Яновской — и они потрясающе разогрели мое внутреннее внимание, мой актерский аппарат. Мы репетировали один спектакль по восемь месяцев. Это изматывающе. Кажется, что все, что ты мог выдать, уже выдал, больше нечего сказать. Но именно в таких условиях формируется настоящее мастерство.
Театр — это база. Ты должен попробовать все. Понять, как звучит голос в пространстве, как ты держишь внимание зала. Потому что сцена — это не кино. И наоборот, кино — это не сцена. Бывает, великий театральный актер приходит на съемочную площадку и теряется. Или кинозвезду зовут в антрепризу — и ее попросту не хватает. Я люблю и то и другое.
— Театр — это еще и определенная стабильность?
— Именно. В кино ты не знаешь, утвердят тебя или нет, возьмут ли вообще. А театр — это пусть небольшая, но стабильная опора. Какой-никакой, а доход есть.
— Хотя зарплаты, как правило, очень скромные...
— Да. Это скорее... на кофе. На жизнь, конечно, не хватает. Пусть небольшие, но это все равно мои деньги. А мне по природе важно, чтобы были свои средства. Мне тяжело просить. Даже у мужа. Не люблю этого ощущения. Я хочу знать, что у меня есть что-то свое. Я вижу, что деньги на карте есть, — и мне спокойно. Хочу, чтобы было мое. Поэтому и пошла в театр.
— Сколько вы проработали там?
— Полтора года. За это время меня активно начали задействовать в детских спектаклях — все из-за внешности: миниатюрная, подхожу под образы. Я играла Венди в «Питере Пэне», кошку в «Кошкином доме»... Это были классные роли — главные! Но все равно — детские.
А я ведь человек с амбициями. Мне хотелось играть взрослый репертуар. Тем более что в ТЮЗе, если посмотреть, процентов шестьдесят спектаклей — именно для взрослой аудитории и только сорок — детские. А я была занята только в постановках для детей.
И, если честно, не чувствовала себя слабее тех актрис, которые играли в серьезных драматических спектаклях. Мне казалось, что это несправедливо.
В какой-то момент пришла и прямо сказала: «Я не буду продлевать контракт».
Была не против выходить на сцену как приглашенная актриса, но на постоянную ставку не согласилась. Во-первых, потому что хотела сниматься в кино, а с театральным графиком это было просто невозможно. Во-вторых... где мои взрослые роли?!
— То есть вы поставили условие: либо меня вводят во взрослые спектакли, либо я ухожу?
–Нет. Может, если бы я озвучила это вслух, как ультиматум, они бы и поняли. Но я этого не сказала. Просто объявила, что не продлеваю контракт. И все. Наверное, они восприняли это как обиду. Оскорбились. Я пришла за две недели до окончания срока, как положено, предупредила, а они сняли меня со всех спектаклей.
— В кино вы в этот театральный период не снимались?
— Так вышло, что сразу после выпуска из ВГИКа меня утвердили на две главные роли в сериалах. И как раз в театре был такой период — вроде бы отпуск, вроде бы особо не вызывали. И я успела сняться. Один из этих проектов до сих пор так и не вышел и, думаю, уже и не выйдет. Но тогда я была на подъеме: казалось, все идет как надо. Главные роли, театр — все складывается. Потом началась рутина: репетиции, пробы — и вдруг меня перестали утверждать. Но я не волновалась: есть театр, есть стабильность, все в порядке.
— Когда ушли из театра, переживали, что что-то может не получиться?
— Нет, я ушла в свободное плавание с уверенным настроем: «Все, начинаем новый этап!» У нас уже был пилотный проект, в котором снимались Ира Старшенбаум, я, Тася Вилкова и Саша Солянкина — мы были четырьмя главными героинями. Я была уверена, что все идет по плану. Думала: даже если контракт не продлят, ничего страшного, впереди съемки, все будет хорошо. И вдруг мне пишут: «Проект заморожен, в съемки не идем». Конечно, я немного переживала. Но у меня был молодой человек, который сказал: «Если что, помогу, буду платить тебе зарплату». Он действительно мог себе это позволить. Поэтому в целом я чувствовала себя спокойно.
Затем поехала отдохнуть в Америку. У меня там была подруга, которая зимовала, и ей нужен был человек, умеющий водить. Я рассказала об этом своему молодому человеку, поделилась своей мечтой — и он оплатил поездку. Съездила, отдохнула, вернулась и поняла, что со съемками стало как-то сложнее: утверждений нет, проб мало. Были отдельные предложения, но в основном незначительные проекты.
Тогда я начала искать театральные коммерческие проекты и оказалась в «Зеркале Карлоса Сантоса», а потом — в МДМ, в «Шоу пошло не так». С этого момента началась какая-то относительная стабильность. На следующий сезон появилась работа, появилась зарплата. Я могла приглашать кастинг-директоров на спектакли, чтобы напоминать о себе. Параллельно меня утвердили в проекты «Светлячок» и «Молодежка».
Затем были новые кастинги — мюзикл «Первое свидание» на камерной сцене и «Комедия о том, как банк грабили». Меня утвердили на оба проекта. Так я продлила себе работу на еще один год.
— А сейчас вы переживаете, когда нет стабильной занятости?
— Да. Сейчас, если вдруг в съемках затишье, начинаю тревожиться. Но еще страшнее — когда вообще нет приглашений. Когда нет ни одной пробы, начинаешь думать: «Что со мной не так? Я плохая актриса?» Или: «Может, надо похудеть? Перекраситься? Куда-то пойти, кого-то встретить, с кем-то подружиться?» Появляется ощущение, что ты упустила какой-то важный поворот и теперь не можешь понять, как на него снова попасть.
— Какие у вас были самые длинные простои?
— Десять месяцев. Совсем ничего не было — ни проб, ни съемок. Полная тишина.
— Скажите, был ли такой проект, который стал для вас трамплином, после него вас начали по-настоящему замечать как актрису?
— На самом деле такого проекта, который бы взорвал индустрию, у меня не было. Думаю, что это скорее вопрос судьбы. Конечно, были хорошие проекты, например «Развод». Он вышел не в тот момент и не в том месте — началась СВО. Сначала из 16 серий сделали два полных метра, что оставило неприятный осадок у зрителей. Потом проект все же вышел как полноценный сериал, но не было нормальной рекламы, потому что не вложились в маркетинг. Несмотря на хорошие рейтинги, проект прошел почти незаметно. Написали второй сезон, но пришло новое руководство канала, и сменилась стратегия. Вернули старые проекты, такие как «Универ» и «Букины». Все, проект не раскрутился.
Затем был «Политех». Он имел хорошие рейтинги, но его снимали в спешке, потому что был госзаказ на подростковое кино. Так что, несмотря на положительные результаты, стало неинтересно продолжать, и второй сезон так и не сняли.
Думаю, что все еще впереди. Хотя... если говорить о проекте, который действительно заметила индустрия, — это, пожалуй, «Дайте шоу».
— А что скажете о сериале «Сама виновата?» — это ваша драматическая роль, не так ли?
— Да, это остросоциальная драма. Мне было интересно сыграть такую роль, это был для меня вызов. Я уже играла Риту в документальной реставрации, и мне стало любопытно попробовать снова. Многие не воспринимают меня как драматическую актрису, потому что я в основном играю комедийные роли. Очень трудно пробиться через эти стереотипы. Но когда мне предложили, не сомневалась, потому что не делю кино на хорошее и плохое. Я всегда стараюсь делать свою работу как можно лучше, и мне не стыдно за этот проект. Я уверена, что все сделала правильно.
После выхода фильма мне начали писать люди, благодарили за роль. Некоторые делились, что в их семьях была похожая ситуация и этот фильм помог им взглянуть на проблему с другой стороны. Люди, которые обычно не говорят об этом открыто, написали, что это была хорошая работа.
— А как вы выбираете, в каких проектах участвовать? Вообще отказываетесь от ролей или берете все, что предлагают?
— Отказываюсь, конечно. Особенно от совсем второстепенных, где моя героиня просто функция. Бывает, читаю и думаю: «А зачем вы зовете именно меня? Позовите кого-то другого, кому нужнее эта работа». Это не про «я выше этого», просто иногда правда не понимаю смысла.
Вот, например, недавно мне предложили сыграть одну из проституток у Юрия Быкова в «Лихих». Я даже не пошла на пробы. Ну и что, что Быков? Он меня знает. Но если роль мне неинтересна, зачем? Или, к примеру, напрямую написали: 50 серий для ТВЦ. Я отказалась.
— Потому что проект на ТВЦ? Или сам сценарий не понравился?
— Дело даже не в канале. Ничего не имею против ТВЦ, просто я сама не смотрю такие сериалы. И не хочу сниматься в том, что мне самой не близко. Это и есть мой критерий. Мне хочется быть частью тех историй, которые я с интересом включаю дома.
— А были случаи, когда вас не утвердили, проект вышел, и вы подумали: «Жаль. Хотела бы быть там»?
— Да, были такие случаи. Раньше мне было больно, когда не утверждали. Я остро переживала отказы. Было чувство, что недостаточно хороша — как актриса, как женщина... Недостаточно красива, неталантлива. Но с опытом становится легче. Сейчас я воспринимаю это спокойнее. Все-таки уже другой этап. Хотя я все еще доказываю себе и другим, что достойна, что могу. Это профессия такая. И наверное, у меня еще не тот уровень внутренней уверенности. Может, стоило бы поработать с психологом. Потому что мне по-прежнему кажется, что я пробиваюсь сквозь стену из кастинг-директоров и продюсеров.
— А разве не у всех так?
— Нет, не у всех. Если мы говорим о первом эшелоне актрис моего возраста — там все по-другому. Им уже не нужно ходить на пробы. Им просто предлагают роли.
— А как разрушить эту стену? Есть рецепт?
— Если бы я знала... Необязательно, чтобы роль была главной, важно, чтобы проект включал достойных партнеров. Например, если я снимусь во второстепенной роли, но рядом будут такие актеры, как Снигирь, Лядова, Вдовиченков, Цыганов, — это уже другое дело.
Нужно стремиться к таким проектам.
Мой агент, конечно, меня активно продвигает, и все говорят: «Да-да, мы знаем, мы знаем». Но продюсерам нужно что-то большее — импульс, толчок. Вот у меня недавно вышла новая песня, и все говорят, какая она классная, трендовая, что она точно «залетит». Но чтобы она действительно взлетела, нужно, чтобы хотя бы один блогер с миллионом подписчиков снял на нее тренд. Я написала своим знакомым таким блогерам, попросив об этом, но все очень мило отказались. Примерно та же ситуация и с продюсерами. Эти блогеры снимают тренды на то, что уже в тренде, чтобы заработать. Они боятся быть первыми и рисковать. Поэтому приходится шаг за шагом, на немного менее крупных проектах доказывать, что ты тоже на уровне. Но иногда мне кажется, что есть люди, которым просто везет: один проект, и сразу все взлетает. Вот, например, ребята из «Слова пацана». Но у них другой возраст, они моложе меня. Да и судьба... У меня просто другой путь. Может, не хватает умения дружить ради выгоды. У меня никогда не было таких отношений в индустрии. Бывает, что девочки из того же круга с кем-то встречаются, с продюсерами или режиссерами, но это не специально. Просто так получается, что они знают нужных людей, и это им помогает. А у меня такого не было.
У меня все по любви. До мужа, Павла Левкина, я никого из индустрии не встречала. И он стал первым актером в моей жизни. Мы познакомились в МДМ, в театре. Павел в театре и мюзикле — настоящая звезда. Работает в Театре на Таганке и в «Ленкоме», у него сейчас много проектов, включая «Последнюю сказку» и «Первое свидание». Также Лариса Александровна Долина часто зовет его на свои концерты, чтобы он спел с ней дуэтом.
— Как вы оцениваете свою карьеру? На каком этапе сейчас находитесь — в начале пути, в середине? Довольны тем, как все складывается?
— Если честно, вот так положа руку на сердце, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю своих однокурсников, ребят, которые учились на курс старше или младше... Зная, какой на самом деле процент актеров уходит из профессии, понимаю: у меня все очень даже хорошо. По большому счету — все замечательно. Конечно, хочется большего. Мы все мечтаем о новых высотах, о росте, о развитии.
Я очень целеустремленный и амбициозный человек. В глобальном смысле — да, я довольна. Не все так плохо. Но когда начинаешь копать глубже, размышлять, какие именно проекты были бы по-настоящему интересны, понимаешь, что еще работать и работать. Очень много. Все говорят: «Тебе достаточно одного проекта, и все выстрелит». Но это не факт.
— А как вы себя воспринимаете на экране? Бывает неловко?
— Сейчас — нет. Раньше, наверное, было. Сейчас я смотрю и больше обращаю внимание на технические детали: где неудачный свет, не тот ракурс. Разбираю себя на части — где можно было сыграть по-другому, где взяли дубль, который мне кажется слабее. Такое бывает.
— Вы хорошо относитесь к советам коллег?
— Я всегда их слушаю. Какие-то пролетают мимо, но если это человек, чье мнение для меня важно, — обязательно прислушаюсь.
— А кто из партнеров по проектам оставил особенно приятное впечатление?
— Паша Ворожцов. Это вообще моя любовь. Мы познакомились на проекте «Дайте шоу», хотя знакомы были давно. Мой муж учился во МХАТе и долго работал там в труппе. Они с Пашей играли вместе, оттуда и знакомство. Он невероятный. Когда меня спрашивают, кто, на мой взгляд, один из самых талантливых актеров сейчас, я сразу называю Пашу.
Очень приятный, легкий, с отличным чувством юмора.
— Бывали неприятные партнеры? Или вам везло?
— Не скажу, что всегда везло. Но я умею находить подход. Все говорят, что я как пластилин — легко адаптируюсь. Если чувствую, что человек хочет держать дистанцию, — не лезу. Если у него особенный юмор — стараюсь подстроиться. А если совсем не могу «считать» человека, просто держусь в стороне.
— С Павлом Левкиным вы в официальном браке?
— Да, но мы поженились уже после рождения сына. Когда Паша сделал мне предложение, я сказала, что не хочу, чтобы кто-то подумал, будто женились «по залету».
Позже все-таки решили пожениться. Как-то валялись на диване, и он вдруг говорит: «Мне нужно с тобой серьезно поговорить». Я подумала, что случилось что-то плохое, ожидала неприятного разговора. А он сказал: «Я хочу, чтобы мы поженились». Я спросила зачем, а он ответил: «У нас семья, давай поженимся». Я подумала, если ему так важно, то почему бы и нет.
Не хотела пышной свадьбы и всех этих традиций. Предложила расписаться, а потом уехать в свадебное путешествие. Я зашла на «Госуслуги», выбрала ближайший МФЦ с наличием МВД, и на 22 ноября 2022 года в 11 утра было свободное окно. Я сказала: «Хочу это число и время!» Так получилось, что как будто я пригласила его жениться на мне. Мы пришли в ЗАГС втроем, с сыном.
— Мужчины же обычно не очень хотят жениться...
— Ну да, у нас неординарный случай. Хотя, если честно, до сих пор не совсем понимаю зачем. По факту ведь ничего не изменилось — только юридически. Мы просто добавили один документ, и все. Это ничего особо не изменило. У нас и фамилии разные остались. Я свою по паспорту так и не поменяла.
— Муж не настаивал, чтобы вы взяли его фамилию?
— Наоборот, ему не нравится, как звучит «Левкина». Говорит, в женском варианте некрасиво. Я даже на Глаубэ не могу решиться перейти — как только представлю, сколько документов надо менять...
— Вы задумываетесь о смене фамилии?
— Глаубэ — фамилия моей бабушки. Я давно об этом думаю, а сейчас особенно — потому что всерьез занялась музыкой. Чтобы не усложнять себе жизнь с патентом на имя или, как это правильно называется, товарным знаком. Хочется, чтобы ни один лейбл не мог «отжать» мое имя. В кино, например, всегда прописывается в договоре, что это мой творческий псевдоним. А в музыке действуют немного другие юридические правила. Так что, по-хорошему, мне либо нужно зарегистрировать «Анна Глаубэ» как товарный знак, либо официально сменить фамилию в документах. Но это ведь целая история — и визы, и паспорт...
— Профессиональной конкуренции между вами и мужем не возникает?
— Нет, мы даже шутим, что я мечтаю блистать в мюзикле, а он — в кино. В этом смысле друг друга дополняем. Хотя Паша иногда грустит и говорит: «Я тоже хочу сниматься в кино, мне так нравится этот процесс».
— А вы действительно хотели стать звездой мюзиклов?
— Был период, когда мне казалось, что меня недооценивают в этой сфере. Меня не утвердили в очередной проект. Хотя, как мне кажется, я очень хорошо подходила. И решила создать свой сольный проект. И всю свою творческую энергию направила туда.
— Сын понимает, что вы оба актеры?
— Да, Даниил часто приходит на репетиции к Паше в театр, ему нравится бегать по сцене. Понимания нашей профессии у него, конечно, нет. Однажды на одной репетиции актриса плакала, и он не мог понять почему. Я объяснила, что это просто игра. А когда мы смотрели сериалы с моим участием, он замечал, что я грущу на экране, и спрашивал: «Почему ты грустная?» Был случай, мы с Пашей учили текст, он мне помогал для проб, и я говорила: «Ты вообще ничего не понимаешь». Сын тогда испугался и спросил: «А почему вы ругаетесь?» Приходилось объяснять: «Это не по-настоящему, мы проигрываем сцену, это игра».
— Как удается выкраивать время для сына при таком плотном графике?
— Когда я работаю, все свободное время стараюсь проводить с ним. Если у меня съемки, то в оставшиеся часы или в выходные мы обязательно куда-то идем или придумываем что-то вместе. Я даже создала для себя некую систему: интенсивно работаю, а потом на неделю или две мы вдвоем уезжаем отдыхать. Мне проще с ним куда-то поехать. Сын очень активный и требовательный, дома он может капризничать. А вот если мы едем на море или, например, в аквапарк, где он может плавать, мне становится гораздо легче. Он занят, счастлив, и при этом мы вместе, но у меня появляется возможность немного перевести дух.
— Вы скорее мама или друг для него?
— Наверное, больше друг. Я не из тех мам, кто все контролирует и носится с ребенком. Если он упал, я сразу оцениваю, насколько все серьезно, и не поддаюсь панике. Просто говорю: «Нормально, встал, отряхнись, крови нет — пошли дальше».
0
66.00
