Вообще-то, я никогда не считал переезд из Москвы в Петербург хорошей идеей. По крайней мере, если подходить к предмету с практической стороны. Перед глазами было достаточно много примеров «дауншифтеров», сбежавших из скучной предсказуемой Москвы в романтический Петербург: друзья, знакомые и знакомые знакомых переезжали за вдохновением, новой интересной творческой жизнью, спонтанностью.
И этой спонтанности избалованные москвичи получали сполна. Спонтанно проснувшись среди ночи от истеричных звонков и громоподобного стука в дверь, бежали затыкать спонтанно прорвавшуюся в ванной трубу; из-за спонтанно отменившейся электрички попадали на станции под снегодождь, обрушившийся из ясного неба, и так далее. Спустя несколько месяцев подобной жизни москвич возвращался в столицу разочарованный и смущенный. А после вспоминал ту вылазку в Петербург как неудачную подростковую шалость вроде сделанной по пьяни татуировки на пояснице.
Другой сценарий — когда москвич не возвращался вовсе, а постепенно растворялся в петербургском пейзаже. Вы наверняка знаете этот типаж: молодой мужчина в шароварах с пустым рассеянным взглядом и блаженной улыбкой кормит чаек на набережной Невы или просто бродит по городу без цели и смысла.
Всякий раз, приезжая в Петербург, я почти сразу ощущал необъяснимую тревогу, раздражительность, упадок сил — и острое желание вернуться в Москву. Иногда даже менял обратные билеты, чтобы оказаться дома раньше, чем планировал. Мысль о том, чтобы провести лишних три-четыре часа в этом недружелюбном и депрессивном городе казалась невыносимой. Но месяц-два спустя я снова брал билет в Петербург. И все повторялось.
А потом я решил переехать туда насовсем. Это случилось, когда мне уже было почти 30 лет — возраст для подобных романтических глупостей уже не вполне подходящий. Всю жизнь я прожил в Москве и вдруг ощутил, что застрял в тупике: личном, творческом, карьерном. И почему-то вдруг возникла прямо-таки железобетонная убежденность, что Петербург поможет мне выбраться. Это было странное иррациональное чувство, своего рода прыжок веры: переезжаю, ибо абсурдно.
Вдруг стало казаться, что каждый приезд туда был попыткой разгадать какую-то тайну, от которой зависит если не жизнь вообще, то ее весомая часть, ответственная за смысл. К тому же во время прогулок по петербургским улицам и проспектам я ощущал, что и мои мысли текут какими-то новыми маршрутами, на ум приходят идеи, которые нигде больше не приходят. Я замечал, что в Петербурге возникает какой-то особенный взгляд на предметы. И казалось, проживи я здесь достаточно долго, постепенно стану совершенно другой личностью с другим распорядком дня, другими пристрастиями и вообще всем другим. Перспектива такой решительной перемены манила, даже если она не к лучшему. В те дни я часто вспоминал строчку из Ходасевича: «Счастлив, кто падает вниз головой: мир для него хоть на миг — а иной».
Кому-то это может показаться странным, даже безумным, но в этом и было удивительное открытие: после аморфной комфортной Москвы я почувствовал, как Петербург буквально вторгается в жизнь и корректирует планы, меняет настроение, одним своим видом повергая меня то в отчаяние, то в эйфорию, то в отчаяние и эйфорию одновременно. И мой «прыжок веры» полностью себя оправдал. В Петербурге я действительно нашел себя, открыл в себе нечто важное и впервые по-настоящему влюбился. Я написал несколько насквозь петербургских текстов и стал сугубо петербургским автором.
Творческая зависимость от Петербурга в какой-то момент оказалась тотальной. Вот я начинаю писать рассказ об условном Валентине Петровиче, который, например, сидит на кухне и ест макароны, — и никакой искры не рождается. Но стоит мне добавить, что Валентин Петрович встает, подходит к окну и видит там набережную Фонтанки, как сразу же все работает: появляются выпуклые детали, сюжет и конфликт. Становится совершенно понятен и сам Валентин Петрович, городской чудак, ведь Петербург — столица странных и колоритнейших типажей, буквально ходячих литературных героев, их можно пачками брать в готовом виде: стоит только настроить зрение правильным образом.
Из чего же рождается этот «петербургский эффект»? Его достаточно убедительно объясняет феномен «лиминальных пространств»: мест пограничных, мест, которые кажутся неестественными. Как, например, гигантский и совершенно обезлюдевший торговый центр. Находясь в лиминальном пространстве, человек чувствует, что вот-вот случится нечто странное, неожиданное. Спонтанное. Читая о переживаниях людей, оказавшихся в лиминальном пространстве, я узнаю себя в Петербурге. Ведь этот город — воплощение неестественности. Двойник Амстердама, воздвигнутый среди северных мрачных болот. Сюрреалистическая фантазия одного человека, воплощенная в твердых материалах огромной ценой.
Секрет в том, что целебный эффект переезда оказался временным. Прожив в Петербурге несколько очень хороших лет, я вдруг обнаружил себя тем парнем в шароварах с рассеянным взглядом, который кормит чаек на набережной Невы. Я превратился в типичную петербургскую тень, невнятный мазок в туманном пейзаже, ощутил себя безвольным, по-петербургски неэнергичным. Успеть куда-либо вовремя казалось решительно невозможным. Куда бы ни приходилось идти, я будто продирался сквозь вату. Живя на острове, на Петроградской стороне, я месяцами не мог выбраться в центр. Просто перейти через мост казалось немыслимой авантюрой.
Снова изменить жизнь у меня самого не хватило бы энергии. Из Петербурга меня вытолкнули обстоятельства, и сейчас я там не живу. Но и без него не справляюсь. Только недавно мне удалось нащупать баланс в этих странных болезненных отношениях. Я постоянно приезжаю и уезжаю, практически живу в «Сапсане» между Москвой и Петербургом. В этом неопределенном, подвешенном статусе, в зоне вненаходимости, я чувствую себя особенно гармонично. На умозрительных весах я тщательно отмеряю время для Петербурга. Это тонкая эквилибристика: отмерить ровно столько дней, часов, событий и встреч, чтобы получить необходимую мне гомеопатическую дозу отчаяния. И затем поспешно вернуться в Москву, чтобы еще на обратном пути купить билет в Петербург на ближайшее время.