ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Aug. 12, 2025

В город на Неве родители приехали с сотней долларов в кармане и в волнительном ожидании — мама была беременна. На свет я появилась в самом сердце Питера — в роддоме на улице Маяковского.

Свою лучшую жизнь мама с папой строили слаженной командой — создали строительную компанию. Мама даже была прорабом на стройке. Роскошная хрупкая женщина на высоких каблуках приходила и управляла большими бригадами мужиков. Ее побаивались, и потому работу сдавали в срок.

Во мне такой мощи, конечно, нет. До сих пор чувствую себя тепличным цветком, который нуждается в опеке. Я была первой девочкой в компании. «Наша королева!» — называли меня. И я, маленькая, принимала это как данность.

Родители много работали, их часто не было дома. Папа любит вспоминать, как однажды то ли в отместку, то ли в творческом порыве я порезала и выкинула их рабочие пропуска. А потом собрала все золотые украшения, которые были в доме, и спустила в унитаз. Мне было года три или четыре. Тогда меня наказали первый и единственный раз.

На лето меня с братьями, старшим Ильей и младшим Даней, отправляли в деревню к маминым родителям — дедушке Вите и бабушке Гале. До сих пор отчетливо помню запах травы, когда ты идешь через поле на реку, стрекотание цикад, огромные лужи, в которых мы купались всей деревенской детворой, и грозовые облака над горизонтом.

Дедушка Витя был человеком строгой дисциплины: у нас был четкий распорядок дня и баня по воскресеньям. Помню, однажды мы пошли купаться на речку. Дедушка взял меня на руки, зашел поглубже и кинул в воду: «Плыви!» И я поплыла. Что мне оставалось делать?

Это тот опыт, который сформировал меня. В этом я.

Мы лазили в чужие малинники, ели недозрелые яблоки и сливы прямо с веток, прятались от соседа в сенях. Играть там нам строго-настрого запретили, но мы все равно пролезли и, услышав шаги, накрылись соломой с головой. Кажется, даже не дышали. А наши два огромных велика так и остались лежать при входе.

Сосед, конечно, все понял. Но ругаться не стал — сделал вид, что нас не увидел. Мы чувствовали себя настоящими шпионами!

Примерять на себя различные роли я обожала. Бабушка вспоминала, что маленькой я говорила на вымышленном языке и постоянно придумывала разные истории, все время была в игре.

Думаю, по части творчества я пошла в папу. Он очень красиво поет и играет на гитаре. У нас было много песенных вечеров. «Ты неси меня, река...» был наш с папой коронный номер. Гвоздь программы. Для меня это была не просто песня, а возможность с папой соединиться. В этом творческом проявлении мы становились друг другу как будто ближе.

Обычно папино выступление я включала в часть концерта, который устраивала своей семье. У меня было много книг по организации мероприятий, брала из них конкурсы и заставляла младшего брата наряжаться в странные наряды.

Все вокруг думали, что я стану актрисой. И к моему удивлению, я до сих пор в шоке: это реально случилось. Потому что потом в моей жизни появилась школа, которая меня буквально перемолола — из яркого, открытого ребенка я стала стеснительной, тихой, забитой.

Свою первую школьную линейку не помню. Зато помню, что у меня случился первый роман. Его звали Саша, и он был третьеклассником. В День святого Валентина подарил мне сердечко с надписью: «Моему сердечку крышка. Я люблю тебя, малышка!» Еще в первом классе у меня была подружка Катя Жукова — мы с ней постоянно фантазировали, придумывали какие-то сюжетные игры.

Во второй класс я пошла уже в другую школу. Первым уроком была физкультура. И я помню, как наклонилась завязать шнурки, чтобы никто не увидел, что я вот-вот разревусь. Мне почему-то оказалось очень сложно находиться в новом коллективе.

В школе во мне постоянно боролись две личности. Одна была девочкой-оторвой, душой компании, которая заводила всех на переменах танцевать под колумбийскую певицу Шакиру, срывала уроки и звала копать клад на школьном дворе. Другая была крайне застенчивой школьницей, которая цепенела при мысли о том, что надо прочесть стихотворение на публику.

Тем не менее меня часто приглашали в школьные спектакли. Однажды дали сыграть Мэри Поппинс. Нужно было выйти в танце, спеть небольшую песню, и все. Это вызвало такой стресс, что я до сих пор помню каждое движение и каждое слово. Мне не нравилось, когда все внимание было сосредоточено на мне одной, но нравилось быть частью. Наверное, поэтому меня так привлекает кино — в нем я не индивидуальная единица, а один из пазлов

Когда мне было 11, родители вдруг развелись. Это случилось как-то внезапно. Нам, детям, никто не объяснял, почему теперь так. Есть такая стандартная формулировка: «Не сошлись характерами». Мне кажется, в случае родителей это было действительно так. Когда они состояли в браке, мама жила целями и желаниями папы, следовала за ним во всем. А когда развелись, начала себя узнавать и зажила какой-то удивительной жизнью. И первым ее решением в этой новой жизни было участие в шоу «Сердце Африки» — аналоге «Последнего героя».

Но, правда, пока мама была в Африке, папа отправил меня в Англию. Он посчитал, что мне будет полезно поучиться там. Сейчас я с ним согласна и очень благодарю его за этот опыт. Но тогда...

Сначала я жила в британской семье и ходила в языковую школу, а спустя полгода меня приняли в седьмой класс католической школы для девочек. Все как в фильмах: школьная форма, хор на латыни и жизнь в пансионе. И все, что вы знаете о буллинге в закрытых школах, — чистая правда.

Русские девочки, с которыми я жила, были постарше. И я так хотела им всем понравиться, что постоянно врала. Говорила, что у меня дома живет настоящая панда и куча разных диковинных животных, хотя из диковинных у нас был лишь мамин любимец — тарантул Пуся. Я могла притвориться, что мне не нравится одна из девчонок, и под этим предлогом выведать у соседок, что они о ней думают. И потом все это той самой девчонке и передать. Думала, что так мне удастся заслужить дружбу. По факту же я просто стравливала девочек между самой. В итоге они объединились и сами устроили бойкот — мне.

В то время моим главным доверительным взрослым была няня Светлана. Когда я поделилась с ней своими переживаниями, она сказала, чтобы я ни в коем случае не рассказывала ничего родителям, не расстраивала их, ведь они хотят мне самого лучшего и стараются для меня. Этот эпизод застыл в моем сознании болезненной точкой.

В Англию я уехала суперизбалованной девчонкой, которая чуть что закатывала истерики и была всем недовольна, а вернулась тише воды ниже травы. И меня уже поджидало новое испытание — адаптация в российских реалиях. И в новой школе.

Гимназия № 56 на «Академической» считалась мажорской. Приехать в 11-м классе на свой «бэхе» было нормой. Скинуться на дорогущие подарки учителям, тратить деньги на все, что хочется, — признаком хорошего тона. В такой тусовке стать своей мне было трудновато. В 2008 году бахнул кризис, который сильно ударил по бизнесу родителей. Еще вчера у нас были личные водители, охрана, мы летали бизнес-классом. А сегодня — ничего. И 500 рублей, которые нужно было как-то растянуть на несколько дней.

Из-за всего этого у меня был адский внутренний конфликт. Везде я чувствовала себя не своей. Не могла общаться с одноклассниками, до которых финансово недотягивала, и не особо дружила с теми, кто был на том уровне, где сейчас находилась сама.

Мы жили в четырехэтажном коттедже, у мамы была гардеробная, забитая классными брендовыми вещами. При этом денег толком не было. Мама крутилась как могла, даже пошла работать администратором в какой-то непонятный салон красоты. Она ничего не стеснялась, а вытаскивала семью и даже устраивала нам праздники, очень много радовала нас.

«Если придется, пойду квартиры убирать, но у нас будет еда», — говорила мама.

Будучи подростком, я этого стыдилась и не понимала. А сейчас осознаю, что она героиня и сильнейшая женщина, делала все, чтобы мы ни в чем не нуждались. Тогда это не очень ценилось, а сейчас я поражаюсь. И восхищаюсь. Привет, мам! Я тебя люблю!

В это странное время я попала в Театр юношеского творчества, или просто ТЮТ, созданный режиссером и театральным педагогом Матвеем Григорьевичем Дубровиным. Многие питерские творцы и артисты — выходцы из этого театра.

Поступление было серьезным, прямо как в театральный институт: нужно было выдержать несколько туров. На этапе этюдов я показывала стиральную машинку и хвост крокодила. Меня взяли. Я была так счастлива! Но постоянный конфликт между моей жаждой быть актрисой и страхом, что окажусь у всех на виду, никуда не пропал.

Единственной постановкой, с которой я из-за своей трусости не соскочила, был спектакль по притче «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха. Я была старейшиной чаек, лицом структуры, правил, того, как должно было быть, диктатурой.

С этой постановкой мы готовились ехать в Литву на фестиваль юношеских театров. Как-то на прогоне я очень нервничала. Стояла за кулисами и твердила: «Господи, как же я хочу есть! Как хочу есть!»

Мальчик из нашей труппы это услышал и на следующую же репетицию принес мне вкуснейшие котлеты своей мамы. Это была любовь!

Никита был старше меня на год, учился в языковой школе, знал французский и красиво пел. У меня до сих пор хранится подаренный им Moleskine — блокнот, в котором он каждую страничку надушил своим одеколоном. Наш роман был очень красивым, книжным, каноническая первая любовь — мы писали друг другу письма и стихи. А потом все закончилось, как бывает с первой любовью. Я уехала работать моделью в Индонезию, и мы не смогли поддерживать контакт. Что такое отношения на расстоянии в 17 лет?..

«Лиза, ты всегда хотела большего, а мне большего не надо», — объяснил он, когда мы встретились годы спустя.

Он до сих пор работает в питерском баре и безумно любит свое дело. Так что его мечта «прозябать на Купчинских болотах», можно сказать, осуществилась. Он в этом очень счастлив. А я счастлива за него.

В модельный бизнес попала благодаря маминой подруге Оле, которая привела меня в свое агентство на кастинг. Я не знала, чего хотела, и было здорово, что кто-то что-то за меня решил.

К выпускному классу не знала, чем вообще хочу заниматься. Мамины подружки наперебой твердили, что мне надо идти в модели: «У тебя такой потенциал! Такая внешность!»

Я смотрела в зеркало и не понимала. Себя я всегда считала гадким утенком — высокая, тощая, угловатая. У меня до сих пор сложные отношения с собой.

Мне было 17 лет, когда я попала в одно из самых известных питерских модельных агентств. Сначала, конечно, мне предложили пройти у них обучение, но мама сказала: «Если ее захотят, и без этого возьмут».

Так и вышло. Меня стали звать на съемки — я начала позировать для лукбуков. А самая масштабная работа случилась как раз в тот момент, когда мы с театром были с гастролями в Литве.

«Лиза, срочно приезжай. У нас крупный заказчик из Финляндии. Он выбрал тебя и только тебя», — позвонил мне мой модельный агент.

На встречу я приехала с 20-минутным опозданием, с дороги, вся потная, взмыленная, в каких-то странных джинсах и кедах. На меня тут же надели какое-то красивое платье, диадему, сделали мейк... Это была реклама Стокманн. Я была на плакатах, развешанных по всему городу. Один был даже размером с четырехэтажный дом.

А дальше... меня отправили в Индонезию.

«У тебя большое будущее», — помню, сказала мне местный фотограф.

Я очень много работала и жила в двух режимах — либо не спала по несколько суток, либо спала так крепко, что меня не могли добудиться. И очень плохо питалась. Шоколадное молоко и булочки с шоколадной начинкой были основой моего рациона. Долго так, конечно, продолжаться не могло — я начала скатываться в депрессивное состояние. Мне все время казалось, что я не на своем месте.

Следом был Шанхай. Там все стало еще хуже. Говорят, что на китайский модельный рынок загоняют всех подряд. Это такая проверка на прочность тебя и твоего намерения. Я видела 14-летних девочек, которые вообще не говорили на английском, зато каждый вечер тусили на модельных вечеринках, а наутро рассказывали об этом. Такое было не близко моей душе, и мое чувство непринадлежности становилось все острее. А физическое состояние — все хуже.

Ситуация осложнялась еще и тем, что в Шанхае не было никого, кто бы меня по-взрослому поддержал. Мой букер могла сутками не отвечать на сообщения. А с девочкой, которая делила со мной комнату, я не то чтобы была близка. Нас было четверо: я, еще одна русская и две китаянки.

Они были странными — говорили на непонятном английском, громко чавкали, а наш общий холодильник был забит их вонючими продуктами — какими-то ножками, чьими-то внутренностями... Однажды на праздник одна из китаянок приготовила традиционный суп с древесными грибами. Это была фиолетовая жижа, которую, попробовав, мы с моей русской соседкой решили по-тихому смыть в унитаз.

Но по-тихому не получилось: суп не просто забил сток, он начал разбухать и подниматься наверх, как дрожжевая масса. Голыми руками я вытаскивала из толчка эту жижу — склизкую, гадкую. Так прошел мой последний день в Шанхае.

Агент была, конечно, в шоке, что я разорвала контракт. Меня как раз утвердили на китайскую Неделю моды, на какие-то журнальные съемки — моя карьера складывалась достойно, впереди был Милан. Но я стала в позу и сказала, что с меня достаточно.

Этому во многом поспособствовал мой тогдашний молодой человек. Он уничтожал меня через телефонные созвоны, потому что с самого начала был против моей модельной карьеры. И я, видя в нем будущего мужа, отца моих детей, все бросила. Его впоследствии тоже. Он не растерялся и женился.

Три года назад на речной прогулке в Питере ко мне подбежала девчонка: «Лиза, я вас знаю! Вы — бывшая девушка моего бывшего мужа! Он говорил, что у вас никогда ничего не получится, что вы бездарная и так далее. Но я смотрю на вас и восхищаюсь!»

Доказать, что я могу стать актрисой, я пыталась, как уже говорила, три года. Пробовалась во все московские театральные вузы, но каждый раз картина была одной и той же: я захожу в аудиторию и вижу, как у приемной комиссии загорается интерес: «А есть что-то в этой девчонке». Но по мере того как я читаю, блеск в их глазах затухает. Я видела разочарование на их лицах — меня срезали на первом же туре. Могли даже еще раньше — на консультации.

Сейчас думаю: «А на что ты вообще надеялась, Лиза?» В первый год я была абсолютно неподготовленной. Все девочки в платьях, а я в джинсах. Еще и с программой, найденной в интернете. Я просто загуглила: «Что читать при поступлении в театральный?» — и всерьез думала, что это меня спасет. Не знала, кто я, что я, про что хочу говорить. Дело же не в джинсах. Я так хотела, чтоб кто-то сказал, про что я!

«Может, у вас есть что-то еще?» — не дослушав, прерывали мой отрывок из «Алисы в Стране чудес». Но остальное было такое же — бездушное, стереотипное, потоковое.

На второй год, как мне казалось, я стала уже подкованной: нашла себе педагога и была во всех нужных списках всех театральных столицы. В ГИТИСе за очередностью следили безумные мамочки. Ночью накануне прослушивания они устраивали перекличку, и если ты, не дай бог, не подал голос в пять утра, твое имя вычеркивали.

В соцсетях у нас был тысяча и один чат. В одном из них я познакомилась с Денисом Власенко. У меня сохранилось забавное видео, где Денис из окна химкинского «кулька» пародирует какую-то девчонку. Туда мы оба не прошли и встретились в итоге во ВГИКе у Сергея Соловьева. На курсе был недобор, и они взяли Дениса. А мне просто не повезло: «Ты суперская, но мы уже взяли девочку похожего типажа».

В этом же году после одного из туров в школе Райкина сказали: «Программу ты прочитала классно, но у тебя нет ровного результата».

А в «Щепке» назвали дерганой и угловатой, мол, артистки не могут быть с такой пластикой и психофизикой. В «Щуке» им вторили: «Надо быть плавнее».

Как больно было ощущать, что меня не принимают такой, какая есть! А какая я есть, толком не знала, поэтому по факту это было непонятно.

Меж тем мне было уже 20 лет. Я работала у папы, в свой стартап он меня взял на позицию офисного помощника. До сих пор не понимаю, какие у меня были должностные обязанности. Мне кажется, он так он просто оправдывал деньги, которые мне давал.

Параллельно я снималась в массовке. Знакомая девчонка, с которой мы вместе поступали в театральный, позвала на съемки «Викинга». Потом я три недели снималась с групповкой в проекте «Пятница» с Данилой Козловским, в сериале «Деффчонки», «Людмила Гурченко» с Юлией Пересильд. Иногда я просто сидела на заднем плане, иногда просили пройти «шторкой» перед камерой или, не дай бог, оказаться рядом с главными героями. В такие моменты я покрывалась потом и как будто возвращалась за кулисы в школу.

Где-то в этот период начался этап под названием «Московский тренинговый центр». Если вбить название в поисковике, выпадает очень точное слово — секта. Основатели до сих пор находятся в федеральном розыске. А в то время это была популярная прокачка уверенности и лидерских качеств. Нас туда привел папа.

Программа состояла из трех этапов: основной курс, продвинутый курс и лидерская программа. Я прошла все, от и до.

Из любимого: на второй ступени нас разделяли по ролям. Мне досталась подзаборная проститутка. Задачей было с вечера не мыться, утром не краситься. Не чистить зубы, надеть на себя все самое грязное, развратное. В таком виде мы должны были ехать в тренинговый центр, который находился на «Белорусской». Вонь там стояла невероятная — некоторым выпало быть бомжами, и одежда у них была с реальных бездомных.

На следующий день было новое задание.

Нас объединили в группы. Были «купидоны» — закоренелые эгоисты, которым нужно было признаваться в любви. Были крупные бизнесмены и банкиры, которых разжаловали до обслуги, — они должны были омывать ноги своим «господам». И была «армия революции» — засидевшиеся в своих кабинетах бухгалтерши, добряки в толстых очках и я.

Перед аудиторией из ста человек эта «армия» в самых откровенных костюмах исполняла а капелла Sexual Revolution группы Army of Lovers.

На все это смотрела моя мама, которая проходила лидерскую программу и на моем продвинутом курсе была капитаном.

Домой я приходила преисполненная этого безумия. Помню, пыталась даже как-то парня своего в это втянуть. Но он так взбесился, что просто схватил тарелку макарон и вывернул мне ее на голову. А потом выкинул все мои вещи из квартиры и сказал, чтобы я никогда больше не возвращалась.

Мой личностный, как мне казалось, рост обернулся личным кошмаром. Я снова не знала, как дальше жить. Год просидела дома, почти не выходила из квартиры и ни с кем не общалась, кроме близких.

Все поменялось, когда из Америки ко мне приехала подруга. Она предложила отправиться с ее компанией в Суздаль на машине. Я взяла паузу. До этого мне было сложно на что-то решиться, буквально в пот бросало от мысли, что могу не знать, как правильно существовать в новых обстоятельствах. Я не знала, как себя вести в машине с незнакомыми людьми по дороге в Суздаль. Мне казалось, что для этого нужен какой-то особый свод правил. Но вдруг я согласилась. И внезапно все поменялось.

С Леной, одной из девчонок, которые были в той машине, мы теперь лучшие подруги. Вместе потом спонтанно ездили в Калининград, летали с одним рюкзаком в Сочи. Вместе с ней я стала ходить на театральные постановки и студенческие спектакли — моя подруга оказалась театральным критиком. Можно сказать, она мой культурный родитель. От нее я узнала, что певец Бутусов и Бутусов, который поставил «Бег», — вообще два разных человека.

С этого момента я стала как будто пробуждаться, нащупывать свою подачу. Помню, в компании друзей читала Пушкина, отрывок из «Бахчисарайского фонтана», сидя на картанах. Дурачилась, освобождалась от каких-то зажимов, стала громче, начала себя нащупывать. Лена и ее компания заставили меня поверить в себя.

Все они наблюдали, как я прорываюсь, борюсь за свое место под солнцем.

А мне уже был 21 год. И я испытывала тотальное отчаяние. После совета Фильштинского пойти учиться на кукольника пришла поступать на продюсера в Институт кино и телевидения. И впала в ступор на первом же вопросе.

«Кто ваш любимый режиссер?» — спросили меня. А у меня не то что любимых не было, я вообще кино толком не смотрела и им не интересовалась. От стыда готова была провалиться сквозь землю! Я назвала того, о ком услышала в очереди: «Альмодовар». Меня почему-то пропустили дальше.

В один из дней поступления в кабинете приемной комиссии увидела девушку безумной красоты. Она сидела за столом с табличкой «Актерский факультет». Я подумала: раз она поступает, то почему бы и мне не попробовать.

Курс набирала народная артистка России Анна Яковлевна Алексахина, актриса Театра имени Ленсовета. Она, кстати, играла в спектаклях того самого Бутусова. Я пришла к ней в последний день прослушиваний и была поражена манерами, пластикой, энергией, голосом. У Анны Яковлевны тоже есть эта угловатость, дерганость, за которую меня ругали в Москве. Я увидела, что актриса с такой органикой может быть успешной, и подумала, что здесь мне не придется себя перекраивать. Только принять и использовать. Впервые искренне захотела у кого-то учиться. Импульс с Анной Яковлевной у нас оказался обоюдным — меня приняли.

Конечно, это было совсем не то место мечты. И нас таких, кто хотел учиться не там, где в итоге оказался, было много. Но никто не пошел перепоступать, мы все остались и были счастливы. Это оказалось лучшим местом, где я и каждый из нас мог оказаться. Рука Бога.

Преподаватели у нас были потрясающие. С Сергеем Константиновичем Каргиным, учеником театрального режиссера Льва Додина, я постоянно спорила.

«Лиз, ты не со мной споришь, ты споришь с собой», — любил повторять он. Я злилась, не понимала. А потом как поняла — спустя два года как закончила учиться.

Каргин зарубил много моих идей. Однажды мы ставили «Пер Гюнта». С какой-то помойки приволокли несколько рыболовецких ящиков, по центру сцены у нас были палеты, а вокруг — грязь. И свисающие с потолка канаты, на которых можно было раскачиваться, как на качелях. Но Сергей Константинович масштабности задумки не оценил. Он часто говорил, что важнее всего суть, а не форма.

Сниматься я начала на первом курсе. Меня позвала в свой проект Наташа Кончаловская. Это был короткий метр под названием «Весна» со Светланой Письмиченко в главной роли. Было страшно. По сцене моя героиня выходила из душа и неожиданно встречала маму — прямо в полотенце.

Светлана меня спросила:

— Если бы ты, Лиза, выходила из душа, надела бы трусы?

Отвечаю:

— Нет!

— А ты сейчас в них?

— Да!

— А Балабанов бы сказал: «Снять». И играть так. Как в жизни. По-настоящему.

Дальше был сериал «Восток-Запад 2» для телеканала «Dомашний» режиссера Дениса Елеонского. Анна Яковлевна еще на поступлении сказала:

— Тебе уже 21 год. Если сейчас не начнешь сниматься, будет уже поздно.

Поэтому у меня был карт-бланш и меня отпускали на съемки.

Я снималась все лето и часть осени. Пока однокурсники делали этюды по Островскому, бегала по Турции и получала первый большой опыт. Мне было обидно, казалось, что учеба проходит мимо, а я теряю связь с курсом, ведь он ушел далеко вперед.

На четвертом курсе меня позвали в маленький театр «Суббота». Он находился в подвальном помещении, камерная сцена на 100 зрителей. Театральный кот. Но это был мой незакрытый гештальт: я мечтала сыграть Ларису Огудалову из «Бесприданницы» Островского, а в «Субботе» как раз искали актрису на эту роль. В театре был объявлен открытый кастинг.

«Обязательно сходи», — настояла Алла Яковлевна. На третьем курсе мы с однокурсником делали отрывок, так что я зашла с козырей, убежденная в своей силе, и меня взяли.

В постановке Андрея Сидельникова Лариса работала в Макдоналдсе в аэропорту, Карандышев упаковывал чемоданы, Харита Игнатьевна продавала парфюм, а у нашего Паратова было очаровательное пузико.

В то время я делала то, чего, мне кажется, не должен делать ни один артист. Шла против себя и была там, где мне не нравится. Я не понимала, чего от меня ждут, и как-то по-подростковому, молчаливо подстраивалась, молчала, перекраивала себя. Адаптировалась и пыталась делать ровно то, чего от меня хотят. Но что от меня хотели?

Наша премьера должна была состояться в апреле, однако случился коронавирус и локдаун, и я выдохнула: никто не увидит моего провала. А в нем я была абсолютно убеждена!

Когда спектакль все же дошел до публики и настала очередь играть, ковидом заболел мой парень. Всей семьей нас закрыли на карантин, и я опять выдохнула. Спустя месяц все же сыграла свои спектакли, возненавидела это. И к следующему разу заболела ковидом уже сама. Такое у меня было дикое сопротивление.

Я сомневалась в себе и в том, что делаю. Мне казалось, что вот сегодня они увидят, как я проваливаюсь, какая я не актриса. Еще мне надо было петь: Лариса же поет, и мне надо. Я редко попадала в первую ноту, а на премьере вообще оказалась без голоса. Это был самый страшный момент спектакля. А потом я смотрела в зал и понимала, что это трогает людей, что это попадает. Наша соседка ходила на спектакль много раз и даже водила своих друзей. Это было безумно приятно, но из-за постоянного внутреннего конфликта странно.

К тому моменту я уже успела засветиться в «Содержанках». В первый сезон, который снимал еще Константин Богомолов, попала случайно. За пять дней до смены, как мне кажется, слетела актриса, и знакомая кастинг-директор позвала меня на замену. Опять рука Бога?

На съемках Богомолова было неожиданное открытие: меня удивило, насколько все, даже большие звезды, оказались простыми в общении. У нас был вагончик на пару с Сашей Ревенко. Мы до сих пор хорошо общаемся. Она была одной из первых, кто после выхода «Контейнера» написал: «Вау! Это так круто!»

А «Контейнер» перевернул мою жизнь, меня до сих пор по нему узнают. В проект я попала благодаря кастинг-директору Даше Коробовой. Она и раньше звала меня на проекты, но у нас никогда не получалось поработать. И тут от нее звонок: «Лиза, я читаю сценарий и понимаю, что это должна быть ты. К сожалению, я не смогу устроить тебе очные пробы. Придется сделать самопробы. Единственное, могу рассказать тебе все про героиню».

Самопробы я записывала мучительно, но уверенность в том, что Ева — абсолютно моя девчонка, была непоколебимая. С того момента прошел месяц, мне так никто и не позвонил. Решила: ну, значит, снова не судьба. И только я так подумала, зазвонил телефон: «Лиза, тебя утвердили. Сейчас готовим договор».

Когда я повесила трубку, все еще не могла поверить. Говорила: «Да нет, наверное, с кем-то перепутали». И тут же сама себя осекала: «Перепутали? Как с такой фамилией, как Шакира, можно с кем-то перепутать?»

«Мама, ты не представляешь, с кем я буду играть!» — звонила я домой.

Оксана Акиньшина, Артем Быстров, Дима Чеботарев, Филипп Янковский, который сыграл в «Контейнере» моего отца. Он взял меня под отеческое крыло. И с каждым съемочным днем я становилась все смелее и спокойнее. Начала чувствовать, что я на своем месте.

Умение признавать свой собственный страх очень облегчает любую работу. Это я поняла еще на съемках «Собора». Играла там повариху. Маленькая, тощая, с длиннющими волосами и в сорочке до пят, я тряслась от волнения. Ко мне тогда подошел Юра Чурсин, взял меня за руку и спросил:

— Боишься?

— Боюсь! — честно ответила я, и сразу стало спокойнее.

А на костюмированные исторические фильмы меня с тех пор так и не зовут. Жаль.

В работе со своим страхом я пошла на месячный курс самопроб на английском языке. Каждый день давали новый материал — один сложнее другого. И каждый же день нужно было записывать пробу и выкладывать на сайт курса. Остальные участники ее обсуждали и давали обратную связь. Спустя месяц я научилась получать удовольствие от процесса. Радовалась любой возможности творчества. И как раз в этот момент мне пришло предложение попробоваться в «Нулевом пациенте».

На пробы к Евгению Стычкину и Сергею Трофимову я приехала окрыленная. Чувствовала себя настолько свободно, что предложила сразу несколько вариантов решения сцены — и слезливый, и более дерзкий. Впервые на пробах я ощутила, что все схвачено. В этот день от Стычкина мне прилетело сообщение: «Это было круто!»

С Никитой Ефремовым, моим экранным парнем, мы сошлись моментально. Он человек очень легкий. Сразу спросил меня, во сколько и где я родилась. И тут же, как гадалка, выдал:

— Все понятно. Значит, любишь коллекционировать.

Я удивилась:

— Нет.

А потом вспомнила, что дома я мусор сортирую. Никита подсадил меня на приложение с астрологическими прогнозами и на human design. А еще очень часто поддерживал. Например, я не знала, как делать ключевую сцену, когда Алена говорит, что беременна. У меня был настоящий ступор. Проходя мимо, Никита сказал: «Твое тело все знает. Просто вдох-выдох».

Считаю, что ничего честнее этой сцены я пока не сделала.

А параллельно с тяжелой историей «Нулевого...» у меня были супервеселые съемки в «Мажоре в Сочи» Никиты Власова. Я играла с Пашей Прилучным и Пашей Чинаревым. Моталась из Москвы в Сочи и обратно и чувствовала себя востребованной — моя карьера складывалась как нельзя лучше. По крайней мере, мне казалось, что именно так и выглядит успех: у тебя несколько проектов, ты на разрыв и даже немного в запаре.

«В следующий раз встретимся — звездой будешь», — сказал в мой заключительный съемочный день Паша Чинарев.

«Пансион» мы снимали довольно откровенно — там была определенная любовная линия, страсти закрытого женского пансиона начала XX века. На самом деле в те времена в этих школах для девочек творилось безумие. И мы даже очень мягко показывали ту реальность. Но в результате сериал превратили в какой-то суррогат. Я до сих пор не смотрела и надеюсь, что ошибаюсь. В целом в тот период я была в довольно сложном состоянии. С одной стороны — много масштабных потрясений, с другой — страх, что вот теперь-то все увидят, что мои успешные проекты — это случайность. Такие мои мысли подтверждали разные пробы. Например, я пришла к одному большому режиссеру пробоваться в комедию, и после двух или трех дублей он сказал: «Это, конечно, все можно наработать, но внутренняя комедийность либо есть, либо нет».

Деньги, отложенные с последних проектов, начали заканчиваться, а какой-то новой большой роли даже не было на горизонте. Помню, в то время я вела табличку в Excel, в которую записывала все пробы, куда меня звали. Итог был неутешительный: из 55 проектов меня утвердили только в один. Это был маленький эпизод «Пассажиров» с Сергеем Гилевым.

Я перестала выходить из дома и постоянно спала. Чтобы как-то вернуть меня к жизни, мне прописали таблетки. Но от них становилось только хуже. В этом состоянии меня застал кастинг в пластический иммерсивный спектакль Мигеля «Вернувшиеся: Иная реальность». Ну, думаю, что я теряю?

Накануне иду на мастер-класс по методу Чехова — искать в себе внутренний свет и излучать его. Доизлучалась до температуры 38, которая не проходила, наверное, неделю. С этим и пришла на кастинг.

У Мигеля меня знали. Говорили, как им нравятся мои работы, а я от этого внутри только больше сжималась: «Не надо, хватит. Я не смогу оправдать ваши ожидания, вы разочаруетесь».

Задание на пробах было такое: за одну минуту войти в комнату, что-то сделать и уйти. И я сделала: подползла к парню на коленях, обнюхала его, потерлась — и резко ушла. С этим парнем мы потом на свидание ходили. Я тогда спрашивала, видел ли он мертвых уток, потому что я — нет, и все это похоже на заговор. Романтических отношений у нас не получилось, зато мы стали очень хорошими друзьями.

О том, что Мигель взял меня в свою команду, я узнала на фестивале «Новый сезон», где у нас была премьера «Пансиона» и «Мажора». И вот ведь парадокс профессии: со стороны кажется, что у тебя все на мази, у тебя две премьеры — ты впереди планеты всей. А на деле на карте 2000 рублей на неопределенный срок.

Но вдруг в самый темный час возникает лучик света — начинаются репетиции «Вернувшихся».

У меня паника: я же просто бревно, никогда ничего пластического не делала! На проекте был испытательный срок и ежедневные мастер-классы. С содроганием ждала момента, когда все поймут, что выбрать меня было ошибкой. И до сих пор продолжаю говорить Мигелю спасибо, что этого не произошло. Что он увидел во мне то, чего я не замечала сама. Он постоянно говорил, что я богиня. Это помогло мне увидеть себя его глазами и раскрыться. Мигель дал мне самую пластическую роль в этом шоу. Я играла привидение — ползала по стенкам, делала всякие штуковины на канате...

По «Вернувшимся» очень тоскую — это было место, где я могла выплеснуть свою энергию, свой надлом, свою дикость. Всегда думала, что импровизация — это не про меня, а оказалось, что все совсем наоборот. Шоу не только стало для меня откровением, но и укрепило веру в себя. Да, я все так же ходила на пробы и все так же проваливалась, у меня ничего не получалось в кино. Но у меня были мои «Вернувшиеся», которые давали ощущение нужности, значимости.

Конечно, были съемки новых сезонов «Контейнера». Но при всей любви к Еве и самому проекту мне хотелось чего-то нового. В какой-то из дней позвонил кастинг-директор Нурбека Эгена. Он готовился снимать «Калимбу» и никак не мог найти актрису на роль взбалмошной Наташи.

«Я вот думаю, кто мог бы это сыграть. И тут понимаю, что в индустрии такой надрыв, такая дерзость есть только у тебя», — сказал мне Нурбек.

Наташа была персонажем, максимально для меня далеким. Конфликтная пацанка, чуть что — нападает. А я, наоборот, стараюсь всегда избегать конфликтов.

Придумали, что у моей героини все тело будет в татуировках. Для меня заказали несколько вариантов переводных тату, которые постепенно проявляются и держатся несколько дней. Но кто же знал, что на них окажется сильнейшая аллергия! У меня были не просто покраснения, а волдыри, сильнейшие ожоги. Местами сошла кожа, все воспалилось — больно даже прикоснуться. Наш художник по гриму Лена очень переживала. Как мама, за руку отвела меня к врачу и потом все съемки оберегала. А девочкам-гримерам пришлось каждую смену заново отрисовывать мне все татуировки на руке и ноге.

Работая над Наташей, я вдохновлялась шоу «Пацанки», искала в себе этого звереныша, готового ударить, чуть что. У меня не очень получалось, и я это чувствовала. Нурбек порой подходил, приобнимал за плечи, вздыхал. На шапке признался, что очень переживал, но потом все сложилось. А я — молодец.

«Калимба» каждого из актеров эмоционально всковырнула. На фоне съемок у меня происходило очень много личностных процессов, которые требовали серьезных решений.

Меня пригласили в два больших проекта, в которых сниматься одновременно не представлялось никакой возможности. Я вспомнила слова Дениса Елеонского, которые он мне сказал в конце съемок «Восток-Запад»: «Начало положено. У тебя есть талант, теперь надо делать правильные выборы, чтобы все не прошляпить».

И я сделала выбор. Не правильный, а единственно верный.

Я верю: роли как зеркало — они приходят, чтобы подсветить что-то важное. Или изменить жизнь.

Моя Клаудия в «Монохроме» оказалась девушкой с колоссальным чувством вины и нереальным чувством справедливости. Я долго готовилась к этой роли, боялась ее, не знала, как подступиться. Наш режиссер Оля Городецкая попросила меня написать биографию моей героини. Она мне прислала и много своих наработок, из которых я уяснила: мы понимаем Клаудию по-разному. Но играть- то ее мне.

Я переживала и контролировала все вокруг. Мне было важно, как устроен быт Клаудии, чем наполнены ее дни, какие рядом с ней предметы — была важна каждая деталь. И я отчаянно, порой даже до глупого, боролась за каждую правду. Как-то в машине реквизиторы положили сумку героини куда-то, где она вообще не могла лежать. Меня от этого трясло. Рядом сидел Алексей Серебряков. Мне было неловко и немного стыдно перед ним, поэтому спросила:

— Скажите, вот меня как актрису должно такое волновать?

— А тебя это волнует?

Киваю в ответ.

— Значит, должно.

На съемках я настолько сильно уставала, что дома рыдала, свернувшись на полу калачиком. И сама же себя успокаивала — гладила по плечу и говорила: «Потерпи, немножко осталось! Ты молодец. А сейчас встань, пожалуйста, с пола. Ты уже замерзла. Пожалуйста, ложись в кровать». В эти моменты мне было так одиноко! Но из-за страха показаться слишком навязчивой я не звонила даже близким друзьям.

Были смены по 15 часов подряд, а то и в ледяной воде по пояс, были разные смены, где от меня требовалось быть здоровой, бодрой, в себе. Я сильно похудела, при росте 174 см весила 48,5 кг. И к середине проекта у меня случилась какая-то травма: я перестала чувствовать правую ногу ниже колена. Было больно до слез, но такая работа.

Ничего сложнее «Монохрома» я не делала. Внутри шла постоянная борьба, крутились одни и те же вопросы по кругу: в чем будет мой каприз, а в чем — отстаивание границ? В чем я права, а в чем непрофессиональна? Этот проект еще раз убедил, что нет ничего хуже попыток быть удобным человеком. Это всегда во вред себе прежде всего.

Моя последняя смена длилась 15 часов и 2 часа — на то, чтобы разгримироваться. Иногда кино — это когда все продумано и подготовлено. А иногда неотапливаемые пространства, не подготовленные администрацией для съемок. Это значит дрожать от холода, но упорно делать вид, что тебе тепло и хорошо. Это сниматься с температурой, с травмами, когда страшно и непонятно. Это стричься и краситься ради проекта, который не выйдет, быть может, никогда.

И вот я сижу и думаю, стоят ли мои жертвы здоровья, личной жизни, психического состояния? Все эти травмы ради чего? Где грань?

После «Монохрома» отказывалась от всех проектов, но согласилась на «Разочарованных» Дениса Виленкина. Я знала его, мы уже работали вместе.

«Разочарованные» — это история про трех подруг, три месяца съемок с классными Соней Гершевич и Эрикой Булатой. Кстати, девочки стали моим главными подарком: мы общаемся до сих пор и, надеюсь, продолжим.

Мне кажется, что только недавно я начала приходить в себя: у меня снова появились какой-то азарт, жажда рассказывать истории, искать персонажей. Проекты, перемоловшие меня до основания, помогли осознать, что мне больше не надо никому ничего доказывать. Я не боюсь проснуться и понять, что все завершилось. Фокус внимания наконец ушел с профессии на мою личную жизнь. Чем я хочу наполнять свои будни, что мне интересно и ценно, чем еще я хочу заниматься — поиск ответов на эти вопросы подтолкнул меня к любопытному опыту. Я вдруг обнаружила себя среди участников писательской лаборатории, на занятиях по фридайвингу... Я стала честнее с собой и начала больше доверять внутреннему импульсу.

Накануне своего 30-летия узнала, что моя знакомая планирует двухнедельный трекинг вокруг Аннапурны. Вдруг меня затрясло, я покрылась испариной и почему-то решила, что мне это жизненно необходимо. У меня никогда не было желания оказаться в горах. Я не мечтала о Гималаях. Но вот уже май, на мне трекинговые ботинки, в руках палки, за спиной — рюкзак. Как описать этот опыт? Как осознать, что он мне дал? Могу лишь сказать, что из жизни внутри своей головы я окунулась в жизнь вокруг. И эта ежедневная жизнь здесь и сейчас куда больше всех моих профессиональных рефлексий. Я лишь чувствую, что рука Бога ко мне протянута, и доверительно за нее берусь и куда-то иду.